The Sail
A lone white sail shows for an instant,
Where gleams the sea, an azure streak.
What left it in its homeland distant?
In alien parts what does it seek?
The billow play, the mast bends creaking,
The wind, impatient, moans and sighs...
It is not joy that it is seeking,
Nor is it happiness it flies.
The sun's bright ray caress the seas.
And yet for storm it begs, the rebel,
As if in storm lurked calm and peace!
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит...
Увы, - он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.
I like you well, O trusty dagger mine,
My comrade wrought of cool Damascus steel!
Forged were you by the Georgian with revenge in the mind,
By the Circassian free - for war were you made keen.
A lily-white hand it was gave you to me -
You were affection's keepsake, its last gift...
Not blood, but pearl-like tears born of the agony
Of bitter parting down your blade ran swift.
Her dark eyes rested, full of secret pain,
Of sadness and of mystery, upon
My face, and like yourself when lit by flickering flame,
Now clouded and turned dull, now glowed and shone.
O dagger, love's mute pledge, you will my true
Friend stay, and an example set to me, a wanderer:
For faithful, yes, and firm of soul like you
I'll be like you that tempered was by fire.
Кинжал
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минутурасстованья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза - жемчужина страданья.
И черные глаза, остановясь на мне,
Исполнены таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
***
The Cliff
By a cliff a golden cloud once lingered;
On his breast it slept, but, rising early,
Off it gently rushed across the pearly
Blue of sky, a tiny thing and winged.
Still, a trace it left upon the stony
Giant's heart, and plunged in thought and weeping
Slow and tortured tears, he stands there, keeping
Vigil o'er the gloomy waste and lonely.
Утес
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана,
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумавшись глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
***
I come out to the path, alone,
Night and wildness are referred to God,
Through the mist, the road gleams with stone,
Stars are speaking in the shinning lot.
There is grave and wonderful in heaven;
Earth is sleeping in a pale-blue light...
Why is then my heart such pined and heavy?
Is it waiting or regretting plight?
I expect that nothing more goes,
And for past I do not have regret,
I wish only freedom and repose,
I would fall asleep and all forget...
I would like to fall asleep forever,
But without cold sleep of death:
Let my breast be full of dozing fervor
For the life, and heave in gentle breath;
So that enchanting voice would ready
Day and night to sing to me of love,
And the oak, evergreen and shady,
Would decline to me and rustle above.
Translated by Yevgeny Bonver
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
***
The Beggar
By gates of an abode, blessed,
A man stood, asking for donation,
A beggar, cruelly oppressed
By hunger, thirst and deprivation.
He asked just for a peace of bread,
And all his looks were full of anguish,
And was a cold stone laid
Into his stretched arm, thin and languished.
Thus I prayed vainly for your love,
With bitter tears, pine and fervor,
Thus my best senses, that have thrived,
Were victimized by you forever!
Translated by Yevgeny Bonver
Нищий
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!!
1830
***
No, I'm not Byron; I am, yet,
Another choice for the sacred dole,
Like him - a persecuted soul,
But only of the Russian set.
I early start and end the whole,
And will not win the future days;
Like in an ocean, in my soul,
A cargo of lost hopes stays.
Who, oh, my ocean severe,
Could read all secrets in your scroll?
Who'll tell the people my idea?
I will or God or none at all!
Translated by Yevgeny Bonver
Edited by Dmitry Karshtedt and Alexey Sidorenko
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я - или бог - или никто!
1832
***
Forever you, the unwashed Russia!
The land of slaves, the land of lords:
And you, the blue-uniformed ushers,
And people who worship them as gods.
I hope, from your tyrannic hounds
To save me with Caucasian wall:
From their eye that sees through ground,
From their ears that hear all.
Translated by Yevgeny Bonver
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубы,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
1841
***
Death Of the Poet
The Bard is killed! The honor's striver
Fell, slandered by a gossip's dread,
With lead in breast and vengeful fire,
Drooped with his ever-proud head.
The Poet's soul did not bear
The shameful hurts of low breed,
He fought against the worldly "faire,"
Alone as always,... and is killed!
He's killed! What for are late orations
Of useless praise; and weeps and moans,
And gibberish of explanations? -
The fate had brought her verdict on!
Had not you first so hard maltreated
His free and brave poetic gift,
And, for your pleasure, fanned and fitted
The fire that in ashes drifts?
You may be happy... Those tortures
Had broken his strength, at last:
Like light, had failed the genius gorgeous;
The sumptuous wreath had weathered fast.
His murderer, without mercy,
Betook his aim and bloody chance,
His empty heart is calm and healthy,
The pistol did not tremble once.
And what is wonder?... From a distance,
By road of manifold exiles,
He came to us, by fatal instance,
To catch his fortune, rank and price.
Detested he the alien lands
Traditions, language and discussions;
He couldn't spare The Fame of Russians
And fathom - till last instant rushes -
What a disaster grips his hand!...
And he is killed, and leaves from here,
As that young Bard, mysterious but dear,
The prey of vengeance, deaf and bland,
Who sang he of, so lyric and sincere,
Who too was put to death by similar a hand.
And why, from peaceful times and simple-hearted fellows,
He entered this high life, so stiff and so jealous
Of freedom-loving heart and passions full of flame?
Why did he give his hand to slanders, mean and worthless
Why trusted their words and their oaths, godless,
He, who from youth had caught the mankind's frame?
And then his wreath, a crown of sloe,
Woven with bays, they put on Poet's head;
The thorns, that secretly were grown,
Were stinging famous brow, yet.
His life's fast end was poisoned with a gurgle
And faithless whisper of the mocking fops,
And died he with burning thrust for struggle,
With hid vexation for his cheated hopes.
The charming lyre is now silent,
It will be never heard by us:
The bard's abode is grim and tightened,
And seal is placed on his mouth.
And you, oh, vainglory decedents
Of famous fathers, so mean and base,
Who've trod with ushers' feet the remnants
Of clans, offended by the fortune's plays!
In greedy crowd standing by the throne,
The foes of Freedom, Genius, and Repute -
You're hid in shadow of a law-stone,
For you, and truth and justice must be mute!...
But there is Court of God, you, evil manifold! -
The terrible court: it waits;
It's not reached by a ring of gold,
It knows, in advance, all thoughts' and actions' weights.
Then you, in vain, will try to bring your evil voice on:
It will not help you to be right,
And you will not wash of with all your bloody poison,
The Poet's righteous blood!
Translated by Yevgeny Bonver
Edited by Dmitry Karshtedt
Смерть поэта
Погиб Поэт! - невольник чести-
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?... издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что' он руку поднимал!..
И он убит - и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?...
И прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он - с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - всё молчи!
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
1837
***
The Dream
In noon's heat, in a dale of Dagestan
With lead inside my breast, stirless I lay;
The deep wound still smoked on; my blood
Kept trickling drop by drop away.
On the dale's sand alone I lay. The cliffs
Crowded around in ledges steep,
And the sun scorched their tawny tops
And scorched me - but I slept death's sleep.
And in a dream I saw an evening feast
That in my native land with bright lights shone;
Among young women crowned with flowers,
A merry talk concerning me went on.
But in the merry talk not joining,
One of them sat there lost in thought,
And in a melancholy dream
Her young soul was immersed - God knows by what.
And of a dale in Dagestan she dreamt;
In that dale lay the corpse of one she knew;
Within his breast a smoking wound showed black,
And blood ran in a stream that colder grew.
Translated by Vladimir Nabokov
Сон
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя,
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня - но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
***
Clouds
Clouds in the skies above, heavenly wanderers,
Long strings of snowy pearls stretched over azure plains!
Exiles like I, you rush farther and farther on,
Leaving my dear North, go distances measureless.
What drives you southward? Is't envy that covertly
Prods you or malice whose arrows strike openly?
Destiny is it? A crime hanging over you?
Or friendship's honeyed but poisonous calumny?
No! O'er those barren wastes heedlessly journeying,
Passion you know not or anguish or punishment;
Feeling you lack, you are free - free eternally,
You have no homeland, for you there's no banishment.
Translated by I. Zheleznova
Тучи
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания..
1840